скачать рефераты
  RSS    

Меню

Быстрый поиск

скачать рефераты

скачать рефератыСтатья: Поэзия Владислава Ходасевича

Статья: Поэзия Владислава Ходасевича

Ранчин А. М.

Владислав Фелицианович Ходасевич родился в Москве 16 (28-го по новому стилю) мая 1886 г. В очерке «Младенчество. Отрывки из автобиографии» он так истолковал значение времени своего появления на свет: «<…> Я, так сказать, опоздал родиться и с тех пор словно всё время бессознательно стараюсь наверстать упущенное. Старший из моих братьев был на целых двадцать два года старше меня, а сестра, ближайшая ко мне по времени рождения, — на одиннадцать. Когда я родился, отцу шел пятьдесят второй год, а матери — сорок второй. В семье очутился я Веньямином (имеется в виду любимый младший сын праотца Иакова Вениамин. — А. Р.), поскребышем, любимцем. Надо мною тряслись, меня баловали - всё вместе довольно плохо отразилось на моем здоровье, на характере, даже на некоторых привычках. <…>

Мое опоздание помешало мне даже в литературе. Родись я на десять лет раньше, был бы я сверстником декадентов и символистов: года на три моложе Брюсова, года на четыре старше Блока. Я же явился в поэзии как раз тогда, когда самое значительное из всех современных течений уже начинало себя исчерпывать, но еще не настало время явиться новому. Городецкий и Гумилев, мои ровесники, это чувствовали так же, как я. Они пытались создать акмеизм, из которого, в сущности, ничего не вышло и от которого ничего не осталось, кроме названия. Мы же с Цветаевой, которая, впрочем, моложе меня, выйдя из символизма, ни к чему и ни к кому не пристали, остались навек одинокими, "дикими". Литературные классификаторы и составители антологий не знают, куда нас приткнуть» (Ходасевич В.Ф. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1997. Т. 4. С. 190).

В этой автохарактеристике не всё убедительно. Само по себе время появления на свет никак не предопределяет принадлежности стихотворца к тому или иному литературному направлению и его поэтике. Цветаева была на шесть лет моложе Ходасевича (родилась в 1892 г.), она – скорее сверстница Мандельштама (родившегося в 1891 г.), Маяковского (1893 г. рождения) и Пастернака (родился в 1890-м), а не автора «Младенчества». Между тем эти поэты – ровесники Цветаевой легко нашли свое место в литературных течениях «Серебряного века»: Мандельштам стал акмеистом, а Маяковский и Пастернак – футуристами. Год рождения Анны Ахматовой (1889) приходится ровно на середину интервала, разделяющего годы рождения Ходасевича и Цветаевой, но Ахматова не оказалась вне направлений, став одним из поэтов-акмеистов.

Самооценка Ходасевича справедлива в ином. Его творчество укоренено в символистской поэтике с ее двоемирием, с контрастом и соотнесенностью между действительностью и сверхреальным, высшим бытием. Однако поэт не декларировал своей принадлежности к символизму и не ориентировался на религиозно-эстетические теории, характерные для этого течения.

Интересно и необычно, что преемственность Ходасевича по отношению к символизму отчетливо проявляется впервые только в третьей книге стихотворений – «Путем зерна» (1920), когда символизм давно утратил господствующее положение и отчасти уже стал достоянием истории. Более ранние поэтические сборники – «Молодость» (1908) и «Счастливый домик» (1914), в которых, казалось бы, начинающий автор должен был подпасть под влияние еще авторитетного литературного движения (в 1908 г. символизм был еще в стадии расцвета) от символистской поэтики отстоят очень далеко.

В «Молодости» присутствуют мотивы тоски и обреченности на горе, перекликающиеся как с декадентской тематикой, так и с мотивом разочарования, характерным для элегической традиции:

Вокруг меня кольцо сжимается,

Неслышно подползает сон...

О, как печально улыбается,

Скрываясь в занавесях, он!

Как заунывно заливается

В трубе промерзлой - ветра вой!

Вокруг меня кольцо сжимается,

Вокруг чела Тоска сплетается

Моей короной роковой.

Минорное настроение этого стихотворения созвучно, например, поэзии старшего современника Ходасевича Иннокентия Анненского, у которого встречаются олицетворенные Скука («Оставь меня. Мне ложе стелет Скука» — «О нет, не стан») и тоска (стихотворение «Моя тоска»). Однако у Ходасевича в отличие от Анненского мотив тоски статичен и неоригинален. Для оживления этой стертой элегической темы поэт обращается к неожиданным, броским метафорам: сон «подползает», словно змея, «окольцовывает» лирического героя, он материализуется, «скрываясь в занавесях». Но рассчитанная на эффект метафора диссонирует со своей соседкой – сон еще «печально улыбается», теряя демоническую и пугающую окраску. Словоупотребление шероховатое, неточное: ветра вой «заливается», словно лай (а не вой) собаки, не то Тоска сплетает корону роковую вокруг чела лирического героя, то ли сама корона сплетает эту Тоску: творительная падежная форма употреблена в значении сравнительного оборота, но возвратная форма глагола «сплетается» побуждает понять этот оборот как обозначение инструмента и субъекта действия. Сквозь словесные «занавеси» ходасевичевского текста сквозит пушкинская поэтическая традиция: вой ветра напоминает о воющей, как зверь, и плачущей, как дитя буре из «Зимнего утра». Однако это отдаленное сходство никак не обогащает смысл текста.

В «Молодости» Ходасевич использует готовые штампы, слово у него обесценено, лишено семантической весомости и значимости, необязательно:

Один, среди речных излучин,

При кликах поздних журавлей,

Сегодня снова я научен

Безмолвной мудрости полей.

И стали мысли тайней, строже,

И робче шелест тростника.

Опавший лист в песчаном ложе

Хоронит хмурая река.

Как герой может оказаться «среди речных излучин»? В каком невообразимом междуречье? Как можно научить мудрости «снова»? И что это за «безмолвная мудрость полей?» Наверное, это отзвук лермонтовского «степей холодного молчанья» («Родина»), но совершенно утерявший смысл. Зачем нужна невозможная сравнительная форма «тайней»? Что автор стремится выразить строкою «И робче шелест тростника»? Сам по себе этот образ, очевидно, восходит к тютчевской метафоре человека – «мыслящего тростника» («Певучесть есть в морских волнах…»), заимствованной из «Мыслей» Паскаля. Но на фоне соседствующих пейзажных деталей у Ходасевича этот образ теряет иносказательный смысл, а философская глубина тютчевского образа полностью утрачивается. «Поздние журавли», «опавший лист» и осенний элегических минор как бы предваряют лирику Есенина, также черпавшего из уже омертвевшей элегической традиции, однако стихотворение Ходасевича проигрывает есенинским в эмоциональном воздействии.

Иногда автор «Молодости», подбирая слова по принципу красоты звучания, продолжая в этом Бальмонта, впадает в манерное эстетство, предугадывая словоупотребление Игоря Северянина:

Из-за стволов забвенная река

Колеблет пятна лунной пуантели.

О, как чиста, спокойна и легка

Из-за стволов — забвенная река!

Ты темная пришла издалека

Забыть, застыть у светлой колыбели.

Из-за стволов забвенная река

Колеблет пятна лунной пуантели...

«Лунная пуантель» и «забвенная река» — это чистая фонетическая «красивость» с выветренным значением почти как северянинские муаровое платье или олуненная аллея.

Присутствует в «Молодости» и тема России – несчастной, отверженной, «мертвой» страны: «Мои поля сыпучий пепел кроет. / В моей стране печален страдный день. <…> В моей стране – ни зим, ни лет, ни весен. <…> В моей стране уродливые дети / Рождаются, на смерть обречены. / От их отцов несу вам песни эти. / Я к вам пришел из мертвенной страны» («В моей страны»). Ходасевич обратился к теме России одновременно с Блоком и Андреем Белым, однако ее воплощение – нагнетание всевозможных уродств и ужасов – несоизмеримо более плоскостное, чем у поэтов-символистов.

С.Г. Бочаров, автор одной из лучших статей о творчестве Ходасевича, так определил его первую поэтическую книгу: «Свои ранние стихи Ходасевич впоследствии называл декадентскими, вкладывая в этот термин определенный исторический и теоретический смысл. <…> Первая книга создала Ходасевичу репутацию младшего в ряду символистов, но репутация эта была двусмысленной <…>: "младший" в его случае было синонимом способного ученика, не так далеко от представлений о подражательности и почти эпигонстве. Один из немногих рецензентов "Молодости", первой книги Ходасевича, поэт Виктор Гофман, гимназический товарищ Ходасевича и сам такой же "младший" в том же ряду, тем не менее имел основания находить в книге "дешевые среднедекадентские приемы", "общие, бесконечно захватанные и засиженные места русского модернизма" {Русская мысль. 1908. No 7. Отд. III. С. 143.}. Общие места символизма и переводили стихи, на языке той эпохи, в оценочно низший разряд декадентских. <…>

Горькой иронией звучало название книги, исполненной застарело-элегического настроения исчерпанности всех еще не пройденных путей, книги, в которой "молодость" (в заглавном стихотворении, откуда и взято название книги) "тайной ночью" ведет лирического героя не куда-то, а в некий склеп» (Бочаров С.Г. «Памятник» Ходасевича // Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999. С. 420-421).

Название книги «Счастливый домик», изданный спустя шесть лет после «Молодости», тоже обманчиво. С.Г. Бочаров заметил: «…“Счастливый домик” — книга более сложная, чем это видится, если поверить ее заглавию и программным мотивам. Вся она держится на тонких внутренних антитезах, всякий момент подтачивающих искомые и созидаемые равновесие и гармонию». Тем не менее исследователь признал, что в основном эта книга светлая, проникнутая чувством простоты и безмятежности существования: «В "Счастливом домике", писал поэт Г. И. Чулкову (16 апреля 1914 г.), он "принял "простое" и "малое" — и ему поклонился". В том же письме он уверял, что книга написана ради ее второго раздела — "Лары". Мирные божества домашнего очага - - смысловая эмблема книги. Ее настроение <…> программно противостоит эстетике бездомности и безбытности, культивировавшейся в кругу символистов. <…> Так же и "игре трагической страстей", под знаком которой, не без некоторой "нечаянной пародии", была написана "Молодость", программно противостоит в "Счастливом домике" искание успокоения и безмятежной отрешенности, почти на грани душевного наркоза, обезболивающего переживания: "Я рад всему: что город вымок... Я рад, что страсть моя иссякла... Я рад, что ты меня забыла..."» (Бочаров С.Г. «Памятник» Ходасевича. С. 425).

Но эмоциональный мир второй книги Ходасевича – более сложный и не чуждый трагизма. Его хрупкая красота окрашена смертью:

Какое тонкое терзанье —

Прозрачный воздух и весна,

Ее цветочная волна,

Ее тлетворное дыханье!

Как замирает голос дальний,

Как узок этот лунный серп,

Как внятно говорит ущерб,

Что нет поры многострадальней!

И даже не блеснет гроза

Над этим напряженным раем, -

И, обессилев, мы смежаем

Вдруг потускневшие глаза.

И всё бледнее губы наши,

И смерть переполняет мир,

Как расплеснувшийся эфир

Из голубой небесной чаши.

(«Ущерб»)

Тлетворное дыхание благоухающей и полной жизни природы – мотив, восходящий к Тютчеву – автору строк:

Люблю сей божий гнев! Люблю сие незримо

Во всем разлитое, таинственное Зло-

В цветах, в источнике прозрачном, как стекло,

И в радужных лучах, и в самом небе Рима!

Все та ж высокая, безоблачная твердь,

Все так же грудь твоя легко и сладко дышит,

Все тот же теплый ветр верхи дерев колышет,

Все тот же запах роз... и это все есть Смерть!..

(«Male aria»)

Легкая архаизация слога («смежаем», «эфир», «твердь») также созвучна Тютчеву, возродившему в форме философского фрагмента одичесую поэтику и придавшему ей глубоко личностный смысл. «Гроза» и «эфир» относятся к числу особенно значимых слов в тютчевском лексиконе. Владимир Набоков в некрологической заметке так определил творчество Ходасевича: «Крупнейший поэт нашего времени, литературный потомок Пушкина по тютчевской линии, он останется гордостью русской поэзии, пока жива последняя память о ней» (О Ходасевиче // Набоков В. Русский период. Собрание сочинений: В 5 т. СПб., 2003. Т. 5. С. 587). Эта характеристика, еще не подходящая автору «Молодости», вполне применима к создателю «Счастливого домика».

С тютчевской поэзией ассоциируются риторические обращения, такие как призыв к жизни и душе:

О, жизнь моя! За ночью - ночь. И ты, душа,

< миру. внемлешь не X>

Усталая! К чему влачить усталую свою порфиру?

У Тютчева было: «О вещая душа моя, / О сердце, полное тревоги, — / О, как ты бьешься на пороге / Как бы двойного бытия!..».

Торжественная интонация и одическая установка впервые освоены Ходасевичем именно в «Счастливом домике»:

Смешны мне бедные волненья

Любви невинной и простой.

Господь нам не дал примиренья

С своей цветущею землей.

Мы дышим легче и свободней

Не там, где есть сосновый лес,

Но древним мраком преисподней

Иль горним воздухом небес.

< X благоговейно…») почти («Когда>

Ходасевич не чурается «общих мест» поэтической традиции. Но даже такие мирные элегические и идиллические детали, как ручей, свирель, стадо, пастухи, рыболов (вспомним хотя бы одну из первых русских предромантических элегий – «Вечер» Жуковского), проникнуты чувством бренности земного бытия и сознанием неизбежной смерти:

Взгляни, как наша ночь пуста и молчалива:

Осенних звезд задумчивая сеть

Зовет спокойно жить и мудро умереть, —

Легко сойти с последнего обрыва

В долину кроткую.

< X ручей, там может, Быть>

Еще кипя, бежит от водопада,

Поет свирель, вдали пестреет стадо,

И внятно щелканье пастушеских бичей.

Иль, может быть, на берегу пустынном

Задумчивый и ветхий рыболов,

Едва оборотясь на звук моих шагов,

Движением внимательным и чинным

Забросит вновь прилежную уду...

Страна безмолвия! Безмолвно отойду

Туда, откуда дождь, прохладный и привольный,

Бежит, шумя, к долине безглагольной...

<…>

Блистательная ночь пуста и молчалива.

Осенних звезд мерцающая сеть

Зовет спокойно жить и умереть.

< X («Элегия»)>

«Долина кроткая», в которую сходишь «с последнего обрыва», наделяется признаками загробного мира наподобие символической долины, в которой оказывается герой дантовской «Божественной комедии».

И здесь поэт тоже прибегает к архаизации стиля: «бичи» вместо кнутов, «безглагольная» долина. Словоупотребление шероховато, как это было и в «Молодости». Но теперь это нарочитый отказ от «гладкописи», выбор жесткого, ощутимого слова. «Ветхий рыболов» - буквально означает ‘старый рыбак’. Но применение эпитета «ветхий» по отношению к человеку ощущается как стилистический сдвиг. Хотя бы потому, что выражение из «Элегии» восходит к пушкинскому рыболову с «ветхим неводом» — этот рыболов упоминается во вступлении к поэме «Медный всадник».

«В стихотворстве своем Ходасевич защитился от символизма Пушкиным, а также — тому свидетельство "Счастливый домик" - - интимностью тона, простотой реквизита и отказом от превыспреннего словаря» - так написал о поэзии Ходасевича литературный критик Владимир Вейдле (Ходасевич издали-вблизи // Вейдле В. Умирание искусства. М., 2001. С. 237). Это так, но не совсем так. Во второй книге Ходасевича обнаруживается отчетливый символистский след, ощущаемый как вторичный, почти эпигонский:

Как перья страуса на черном катафалке,

Колышутся фабричные дымы.

Из черных бездн, из предрассветной тьмы

В иную тьму несутся с криком галки.

Скрипит обоз, дыша морозным паром,

И с лесенкой на согнутой спине

Фонарщик, юркий бее, бежит по тротуарам...

О скука, тощий пес, взывающий к луне!

Ты - ветер времени, свистящий в уши мне!

< X («Зима»)>

Все овеяно смертью, драпирующейся в эффектные декадентские одеяния. (Траурные «перья страуса» — украшение на шляпке героини «Незнакомки» Блока.) Мотив страшного города – блоковский, фонарщик юркий бес – персонаж символистский,

Свой оригинальный, незаемный поэтический язык Ходасевич в полной мере обрел в третьей книге стихов – «Путем зерна» (1920). По словам С.Г. Бочарова, «третья книга Ходасевича <…> была в основном своем (хотя и неполном еще) составе собрана им в 1918 году и лишь по условиям времени вышла позже. Книга полностью сложилась из стихов, написанных в годы перелома русской, а с нею и мировой истории. Всеми признано, что книга эта впервые открыла большого поэта, и сам он в итоговом собрании, по существу, этой книгой открыл свой признанный им самим поэтический путь. Важно понять, что этот факт рождения большого поэта и размах событий - - глубоким образом связаны. Большой поэт явился с большими событиями. "Ходасевич как поэт выношен войною и рожден в дни революции". Эту формулу отчеканил В. Вейдле, и она верна {Вейдле В. Поэзия Ходасевича // Русская литература. 1989. № 2. С. 160). <…>

Страницы: 1, 2


Новости

Быстрый поиск

Группа вКонтакте: новости

Пока нет

Новости в Twitter и Facebook

  скачать рефераты              скачать рефераты

Новости

скачать рефераты

© 2010.