Реферат: Внутренний человек в русской языковой картине мира
Гибкая приспособляемость сказывается в возможности расширения категории, при которой оказывается возможным подвести явление под определенную категорию при видимом отсутствии у него объективно значимых признаков, определяющих "семейное" сходство с прототипом (другими словами, при отсутствии общих характеристик сравниваемых реалий). Это имеет самое непосредственное отношение к явлению, получившему в лингвистической семантике название категориальной несовместимости или категориальной ошибки, состоящей "в том, что объекту, принадлежащему к одной категории (типу, сорту) сущностей, имеющихся в мире, приписывается свойство, присущее объектам другой категории (типа, сорта)" [Кобозева, 2000, с. 204].
В дискурсах (прежде всего публицистическом, художественном, научно-популярном), делающих ставку на образность, экспрессивность изложения, эстетическое воздействие, к категориальной ошибке прибегают сознательно как особому стилистическому приему - способу индивидуализации или оценки объекта. Скажем, одним из показателей категориальной аномалией в языке выступает стилистическая фигура, получившая название «олицетворение»: в ее основе лежит предикация человеческих свойств неодушевленнным сущностям:
Читатель не предполагает
и не мерещится уму,
ум потому и не лукавит.
(Б. Ахмадулина. Сны о Грузии)
Созвездье кроткое овечье,
провозвести или пробей:
как прочь прогнать ума оплошность
и знанье детское сберечь.
(Б. Ахмадулина. Сны о Грузии)
В двух полушарий холм или проем
пытался вникнуть
грамотей-компьютер -
двугорбие дурачилось при нем.
(Б. Ахмадулина. Глубокий обморок. I. В Боткинской больнице)
Представленные стихотворные строфы являются типичным примером олицетворения: психическому феномену (уму - в первых строфах, мозгу - в последней) приписываются поведенческие признаки человека: способность лукавить, дурачиться, совершать оплошности, которая, в частности, может стать результатом работы воображения (мерещиться). Категориальный сдвиг особенно заметен при параллелизме конструкций, например: Теперь он [Павлов] постарел и, как за глаза поговаривали знакомые, "сильно сдал". Иногда ему казалось,
что страсть его тоже состарилась вместе с ним…(Юденич М. Я отворил пред тобою дверь…). Это же относится к высказываниям, в которых субъект - характеризуемый компонент - и предикат (или компонент, находящийся с определяемым словом в полупредикативных отношениях) - характеризующий компонент - относятся к разным понятийным сферам, например предметно-пространственное, физическое и идеальное, абстрактное: И душа моя, поле безбрежное, Дышит запахом меда и роз (С. Есенин)[3]; Да у него голова - целый дом союзов (из разг. речи).
Категориальная несовместимость, которая порождает бессмыслицу вне указанных выше прагматических условий (и потому квалифицируется в этом случае как ошибка - "неоправданная образность речи", "нарушение границ лексической сочетаемости, связанное с предметно-логическим несоответствием понятий"), "обнаруживается в любой живой поэтической метафоре, в составе которой не только не затемняет содержание, но служит средством повышения образности, выразительности речи" [Кобозева, 2000, с. 205]. Эффективность метафоризации во многом (хотя и не всегда, учитывая так называемую внутреннюю метафору, образующуюся за счет внутренних резервов одного и того же поля [Москвин, 2000]) определяется неожиданностью, оригинальностью, "дерзостью" в смещении границ разных категорий. В основе хорошей метафоры, по выражению Аристотеля, лежит "интуитивное восприятие сходства несходных вещей" (цит. по: [Уилрайт, 1990. С. 84]).
5. Неосознанный характер категориального расчленения мира. В повседневной практике мы прибегаем к категоризации постоянно: категориальность - это "свойство восприятия, существующее на уровне сознания и характеризующее личностный уровень восприятия" [СПП, с. 272]. При этом категоризация, как правило, не является самоцелью, - она лишь "звено в пределах некоторой цепочки действий, ориентированных на решение конкретной задачи" [Фрумкина, 2001, с.90], отсюда и выявляемая психологами неосознанность категориальных структур индивидуального сознания и наблюдаемая во многих случаях неспособность субъекта категоризации эксплицировать, чем один объект сходен с другим, отличен от него. Принцип сведения к прототипу, заключающийся в поиске места для нового, незнакомого феномена (впечатления, отношения, объекта, действия) в "категориальной сетке" (термин Р.М. Фрумкиной), является одним из общих принципов организации разных видов человеческой деятельности и тесно связан с процессами концептуализации мира (его осмысления) [Кустова, 2000, с.85-86; Красных, 2001, с.165; Фрумкина, 2001, с. 62-63]. В повседневной когнитивной практике категориальные сдвиги, влекущие за собой категориальную ошибку, не являются самоцелью и зачастую просто не осознаются. Типичный пример - проанализированные Дж. Лакоффом метафорические понятия "время - деньги", "спор - война", упорядочивающие повседневную деятельность представителей западной культуры [Лакофф, 1990].
Наблюдения за использованием категориальных классификаторов в языке позволило выявить основные когнитивные механизмы, лежащие в основе расширения категорий (категориальных сдвигов). Состав этих "мотиваций" уточнил Дж. Лакофф [Лакофф, 1988] и представил их в виде следующего перечня.
· Трансформация схемы образа. Этот механизм базируется на способности человека формировать схематические представления образов предметов, явлений и включать последние - на основе выявляемых в процессе этой схематизации признаков - в определенные категории.
· Метонимия. Действие этого когнитивного механизма связывают с особенностями устройства нашей концептуальной системы. Информация о мире, как известно, хранится в памяти человека не в хаотическом беспорядке, а в особых структурах знания - фреймах, сценариях, которые представляют типизированную ситуацию (объект) в виде ассоциативного набора обязательных или факультативных компонентов, слотов (соответствующих количеству элементов, выделенных в данном фрагменте опыта) или, соответственно, в виде алго-
ритма, инструкции (последовательности действий, необходимых для выполнения некой задачи). Именно перенос признака внутри одной когнитивной структуры с одного ее компонента на другой (такова трактовка метонимии в терминах когнитивной семантики) и позволяет категории расширить свои границы.
· Мотивация, связанная с существованием конвенциальных ментальных образов. Данная формулировка, по крайней мере, в том виде, в каком она предстает при переводе на русский язык, не вполне четко проясняет сущность описываемого когнитивного механизма. Эта информационная неполнота, по нашему мнению, в определенной степени восполняет приводимый ниже иллюстративный материал, представленный Лакоффом.
Возможность отнесения мотков, клубков ленты к категории hon ("прямой, длинный, несгибаемый предмет") в японском языке объясняется именно существованием конвенциального образа разматываемой ленты, который включает два компонента: представление о смотанной ленте и представление о размотанной ленте, схематично репрезентируемой в виде длинного тонкого предмета (здесь срабатывает первый по списку когнитивный механизм). Данный пример показывает, что в основе этого расширения категории, как и в случае с метонимией, лежит все тот же процесс актуализации тех компонентов знания о рассматриваемом явлении, которые отвечают условиям включения в категорию. Разница, как нам представляется, лишь в том, что в данном случае концепт ("клубок") поворачивается своей сценарной стороной (смотанная лента → размотанная лента, превращенная в длинную узкую полоску ткани).
· Метафора. Данная когнитивная операция трактуется как способ представлять одну концептуальную область сквозь призму другой, перенося при этом из области-источника в область-мишень необходимые (достаточные для отнесения к определенной категории) компоненты когнитивной структуры.
Итак, категория как явление обыденной понятийной системы, инструмент когнитивной деятельности человека (а не абстрактная конструкция, не идеализированная модель, не научно выверенное и или философское построение) представляет собой психологическую структуру с нестрогими, не четко очерченными границами, которые могут смещаться в зависимости от нужд индивида, использующего категорию как средство осознания мира. Эти подвижные, гибкие, естественные мыслительные категории, которыми человек пользуется в ситуациях познания, возникающих в повседневной деятельности, и которые, наряду с общими «объективными» знаниями о мире, формируют его модель мира, обобщая индивидуальный и коллективный опыт [Иссерс, 1999, с. 41-42; Галич, 2002, с. 4-5, 44-54], получили в литературе последних лет (см., например, указанные выше работы) особое терминологическое определение – когнитивные, позволяющее отграничивать их от смежных понятий: категорий научных, логико-философских.
Уяснив главные особенности обыденной категоризации на фоне более строгой, последовательной – научной, определив специфику естественных категорий (инструментов повседневной познавательной деятельности) при сравнении с категориями научного, философского познания мира, обратимся к понятию семантической категории. (Предваряя экскурс в историю понятия СК, необходимо сделать следующее замечание. Цитируя теоретические источники, созданные задолго до всплеска когнитивистики, и отражая присущее тому периоду состояние терминологического аппарата науки, мы используем вместо термина «когнитивная категория» термин «понятийная (или мыслительная) категория», всякий раз имея при этом в виду феномены не научной и логико-философской, а естественной категоризации.)
1.2.2. История формирования понятия «семантическая категория».
Категории логики, философии да и многих наук рассматриваются в соответствующих областях знания как определенные ментальные сущности (предельно общие понятия о наиболее общих, существенных свойствах и отношениях реальности, - результат "сжатия неисчерпаемого многообразия мира" [Фрумкина, 2001, 62] до определенных рубрик (классов, групп, типов и под. общностей объектов, явлений, отношений, действий и т.п.)) - безотносительно к знаковым средствам и способам их реализации. В современной лингвистике, изучающей язык в неразрывной связи с мышлением, деятельностью, в том числе концептуальной, с некоторых пор особый интерес представляют когнитивные категории в их языковом воплощении, рассматриваемые как смысловая основа (отвлеченно-понятийный инвариант) интеграции и функционального взаимодействия различных потенциальных средств их выражения (системно-языковой аспект), как мыслительная основа реального сообщения о мире, слитая со способами ее представления (функционально-речевой аспект). Другими словами, в лингвистике категории рассматриваются как мыслительно-языковые сущности.
Являясь по своему происхождению внеязыковыми феноменами (ментальными репрезентациями реальности), включаясь в языковое (семантическое) содержание сообщения в качестве его мыслительной основы, воплощаясь в нем, понятийные категории перестают быть собственно понятийными, неязыковыми [Бондарко, 1978, с.5-6]. Этой сменой "статуса" категорий, по-видимому, и следует объяснять введение в лингвистическую практику их особого терминологического обозначения - "семантические категории"[4] (его более редкий аналог - "смысловые категории языка", см. [Шведова, Белоусова, 1995]). Это обозначение использует целый ряд ученых, в частности А.В. Бондако, Т.И. Стексова, Ф.А. Литвин, Т.В. Маркелова, акцентируя таким образом внимание на особом аспекте существования категорий человеческого мышления – их языковом воплощении. Семантические категории (СК) рассматриваются как способы репрезентации когнитивных категорий (структур сознания человека, которые "отражают общие закономерности познания мира безотносительно к возможным средствам их выражения)" [Литвин, 1985, с.47-48]) в системе семантических единиц, структур и правил естественного языка.
Формирование понятия семантической категории в лингвистике представляет собой достаточно длительный процесс ее поэтапного выделения в ряду смежных понятий и постепенного накопления знаний о ее дифференциальных признаках. Основы учения о СК были заложены еще классиками отечественной науки - А.А. Потебней, А.А. Шахматовым, А.М. Пешковским, чье внимание привлек отвлеченно-понятийный аспект семантики различных языковых единиц.
Различия в способах воплощения универсальных категорий человеческого мышления и познания легло в основу рассуждений А.А. Потебни о преимуществах формальных языков, каким, в частности, является русский, перед языками других типов, "в коих подведение лексического содержания под общие схемы, каковы предмет и его пространственные отношения, действие, время, лицо и пр., требует каждый раз нового усилия мысли", поскольку соответствующих грамматических форм не имеют [Потебня, 1958]. Ученый обратил внимание на то, что категории, формирующие первоначальную классификацию образов и понятий человеческого мышления, в языке далеко не обязательно преобразуются в категории грамматические (формируя системы противопоставленных грамматических величин). Они вполне могут выражаться и лексически (в семантической структуре лексической единицы), и словообразовательно (в значении словообразовательной морфемы), ср. описание множественности в числовых формах имени и в словосочетании "много" + имя, категории прошедшего, выраженную грамматически, временной глагольной формой, и лексически, наречием "давно", категории одушевленное лицо, выраженную словообразовательным аффиксом со значением лица (спасти +итель □) и корневой морфемой отдельного слова (retten-mensch = спасти - человек).
Большую ценность представляют собой отдельные замечания об обнаруженных в самой языковой ткани системе средств и способов представления категоризации действительности, сделанные А.М. Пешковским в ходе описания грамматического строя в работе "Русский синтаксис в научном освещении" (1914). Его внимание, в частности, привлекли общие, инвариантные компоненты в значениях разных грамматических единиц - отвлеченно-понятийный аспект языковой семантики. Идя от изофункциональности разных грамматических форм и конструкций, А.М. Пешковский выделяет совокупности единиц как особые "формы мышления" говорящих на русском языке, имеющие одну понятийную основу. Именно на основе смыслового инварианта (категории обобщенного лица) А.М. Пешковский выделяет различные по структуре предложения (односоставные с глаголом-сказуемым в форме 2-го л. ед. ч. и 3-го л. мн. ч., двусоставные с подлежащим-личным местоимением, с подлежащим-существительным, употребленным "в общем смысле", т.е. с неконкретным референтным статусом) в отдельную семантическую разновидность (обобщенно-личные предложения) - особую форму мышления, позволяющую соединять личное с общим, единичное с типичным, субъективное с объективным. В сущности говоря, ученый подходит к идее отсутствия у понятийных категорий, выражаемых в языке, жесткого уровневого характера. По крайней мере, именно так была представлено им метафизическое по своей сути понятие внеличности (признака, состояния, действия), объединяющее вокруг себя категорию безличных глаголов, инфинитив, субстантивы, безличные и так называемые неопределенно-личные предложения, способные в большей или меньшей степени абстрагироваться от лица - субъекта действия, носителя признака, состояния.
В этот период в качестве особых языковых инструментов категоризации рассматриваются части речи. Величайшей иррациональностью языка называет А.М. Пешковский предоставляемую всякому говорящему возможность грамматически опредмечивать любое непредметное представление (движение, состояние человека, пространственное представление и пр.), помещая их в один ряд с "реальными" предметами, названными существительными, предметность которых заключена не только в их формальном, но и в вещественном значении. "Категория существительного имеет огромное значение для нашей мысли, - пишет ученый. - Без нее невозможно было бы никакое знание, никакая наука. Нельзя было бы, например, говорить ни о свете, ни о тепле, ни о самом языке; ведь ничего этого отдельно не существует" [Пешковский, 1956, с. 73]. Обращаясь к общекатегориальным значениям, грамматическим свойствам частей речи (в частности, зависимость ∕ независимость форм), А.М. Пешковский приходит к выводу о том, что части речи есть "не что иное, как о с н о в н ы е к а т е г о - р и и м ы ш л е н и я в их примитивной общенародной стадии развития" [Там же, с. 74]. "Существительное и есть для языковой мысли то, чем для философской мысли является субстанция. А тому, что в философии называют "атрибутом" и "акциденцией", в языке соответствуют… п р и л а г а т е л ь н о е и г л а г о л" [Там же]. К подобным выводам приходит и А.А. Шахматов в работе "Синтаксис русского языка" (1920): "Существительное, прилагательное, глагол, наречие, местоимение являются названиями соответствующих представлений о субстанции, качестве-свойстве, действии-состоянии, отношения…". "Что касается с л у ж е б н ы х ч а с т е й р е ч и - предлога, союза, префиксов и частицы, то они не находят соответствия в психологических наших представлениях и являются только средствами для обнаружения наших представлений в других словах" [Шахматов, 2001, с. 429]. Последовательно проводя параллели между частями речи, выделенными на основе синтаксического признака (роль в предложении, зависимость ∕ независимость грамматических форм) и базовыми категориями человеческой мысли, ученый выделяет две неравновеликие группировки в системе грамматических классов слов. С одной стороны - существительные (и субстантивные имена), местоимения-существительные, в своей грамматически независимой форме соответствующие представлению о субстанции (независимым представлениям о предметах, явлениях, состояниях, действиях), с другой стороны - все прочие знаменательные части речи, по своему существу (имеющие грамматические зависимые формы) соответствующие зависимым представлениям о пассивных и активных признаках, обнаруживающихся в субстанциях (атрибутах, акциденциях). Подобные замечания о связи языка с мышлением, понятийной системой человека, попытки систематизировать грамматические единицы на основе их изофункциональности, обнаруженных в их семантике смысловых инвариантов сыграли важную роль для дальнейшего формирования и развития представления о СК.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23
