Дипломная работа: Достоевский и Гюго

Временную характеристику, в некоторой мере, содержит и само название книги: «Последний день приговоренного к смертной казни». Последний день! А ведь преступник провел в узилище пять недель. И описывает их все, день за днем. Можно сказать, что недели, вследствие необычных, исключительных условий, проведенных в ограниченном пространстве, сжались до дня. Последнего дня жизни. А день этот, насыщенный чувствами, событиями, впечатлениями, мыслями, отчаянием и надеждой вобрал в себя, как губка, значительно больше, чем двадцать четыре часа.

Итак, анализируя «Последний день приговоренного», мы пришли к определенным выводам, а именно, что язык данного произведения несет на себе отпечаток дневниковых записей; что время и пространство в первую очередь статичны и замкнуты (пять недель равны одному дню, проведенному в ожидании смерти), но те же пространство и время, в более глубоком смысле, многогранны; а также к тому, что мы определили жанр произведения Гюго как социально-психологическую повесть, написанную в форме дневника (записок).

В заключение данной главы хочется отметить, что «Последний день приговоренного» Виктора Гюго оказал огромное влияние не только на литературу Франции  XlX века, не только на мировую литературу, но и на все думающее общество в целом. Эту мысль сам автор  вложил в уста Тощего господина, героя «Комедии по поводу трагедии»: «Ни один присяжный, прочтя ее (книгу), не станет выносить смертный приговор!»[81]

И в самом деле, «кого не заставил задуматься над вопросом смертной казни «Последний день осужденного» и в ком не возбуждали чего-то вроде угрызения совести резкие, страшно и странно освещенные, на манер турнира, - картины общественных язв, бедности и рокового порока?» – восклицает русский современник Гюго А. Герцен.[82]

Гюго «вскрыл новые пласты жизни, еще не поднятые французской литературой того времени. Повесть «Последний день приговоренного» - одна из предвестниц целой череды социально-психологических романов и повестей, которые появятся во Франции в 30-е, 40-е годы XlX в. Парижское дно, мир каторги и тюрьмы, чудовищные социальные противоречия предстанут в них перед читателями. Авторы этих произведений пойдут дальше Гюго в своем обличении. Но Гюго одним из первых бросил луч в мрачные подвалы города контрастов и поднял, как стяг, высокую тему человечности»1.

ГЛАВА  3.

ВОПРОС ЖАНРА «ЗАПИСОК ИЗ МЕРТВОГО ДОМА»  И РАССКАЗА «КРОТКАЯ» Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО.

«Совершенно новый мир, до сих пор неведомый, - так охарактеризовал Ф.М. Достоевский мир, который он нарисовал в «Записках из Мертвого дома» (1860-1862). Этим неведомым тогдашнему русскому обществу миром была русская каторга, на которой Достоевский провел четыре года (1850-1854), осужденный правительством Николая I как участник революционного общества петрашевцев».[83]

«Пытаться постигнуть гений Достоевского, его творчество и мировоззрение без рассказа о Мертвом доме невозможно»,[84]- таково мнение многих исследователей литературного наследия Федора Михайловича.

Характерно, что год выхода знаменательной книги русского писателя совпал по времени с отменой крепостного права, «словно стоило объявить одно рабство отмененным, как приоткрылась завеса над вторым». – Считает Андрей Битов в своей статье «Новый Робинзон»,[85] посвященной 125-летию выхода в свет «Записок из Мертвого дома».

В те годы, когда писался «Мертвый дом» Достоевского, в годы подъема демократического движения в России, наиболее остро стояли вопросы о крестьянстве и о преобразовании суда, царской тюрьмы и каторги. В передовых кругах общества эти вопросы вызывали неизменный интерес и участие. Поэтому в аспекте данной политической обстановки в стране «Записки из Мертвого дома» произвели эффект разорвавшейся бомбы. Книга Достоевского, как никакая другая отвечала широкому общественному умонастроению. Она была невыдуманным отражением социального института – каторги – существовавшего в реальном времени и пространстве, и, однако, А.И. Герцен в «Былом и думах» сравнил «Записки» по силе производимого впечатления с «Адом» Данте и фресками «Страшного суда» Микеланджело. И это при том, что Достоевский, в отличие от Микеланджело и Данте (да и от Гюго – тоже!), описал то, что видел и пережил сам. «Это была книга о наболевшем, в которой автор…оказывался лицом, переболевшим больше всех», - говорит Т.С. Карлова,[86] исследуя образ «Мертвого дома».

Полностью книгу Федора Михайловича публикует в своем новом ежемесячном журнале «Время» его брат, Михаил Достоевский. «В апреле 1861 г. «Время» начало публикацию «Записок из Мертвого дома». Но еще до этого введение и первые главы «Записок» появились в газете «Русский мир», издававшейся Ф.Т. Стелловским».[87] Это говорит о том, что книга пользовалась спросом уже во время написания.

Книга, новаторская по содержанию, необычная по сути, была непохожей и по форме. Недаром вопрос о жанровой принадлежности «Записок из Мертвого дома» окончательно не решен и сейчас, спустя почти сто пятьдесят лет после выхода в свет. Андрей Битов считает: «Достоевский писал первую в России книгу о каторге и мог ощущать себя Вергилием, проводящим читающую публику по кругам Дантова ада. Он был и для себя-то первым очевидцем и первым летописцем первооткрывателем как материала, так и формы».[88]

Но написать просто автобиографические воспоминания, поставив одного лишь себя в центр повествования, и не задаться глубочайшими антропоцентрическими вопросами, - это не для Достоевского. Слишком мелко, слишком поверхностно это для Федора Михайловича! И не вызывали бы тогда «Записки из Мертвого дома» столько вопросов, не породили бы к жизни столько противоречивых исследований и мнений.

Во многом автобиографические, построенные на реальных материалах, «Записки» несут на себе печать типизации героя и его переживаний; возможно, с целью подчеркнуть глубину поднимаемой проблематики. Об этом говорит и В.Н. Захаров в своей монографии «Система жанров Достоевского»: «В «Записках из Мертвого дома» много личного, но как автор «Записок» Достоевский стремился к обратному художественному эффекту, предпочитая рассказу о своем пребывании в остроге изображение каторги (курсив мой – Мусаева О.). Не раз автор отказывается от передачи личных тягостных впечатлений, лишь обозначая их, например: «Но мне больно вспоминать теперь о тогдашнем состоянии души моей. Конечно, все это только одного меня касается… Но я оттого и записал это, что, мне кажется, всякий это поймет, потому что со всяким то же самое должно случиться, если он попадет в тюрьму на срок в цвете лет и сил (курсив мой – Мусаева О.)» (4, 220). Достоевский типизировал свою острожную судьбу».1[89] И все же полагаю, что здесь еще раз следует уточнить: Достоевский создал именно художественное произведение о каторге. Писатель сам не раз подчеркивал, что «художественность есть главное дело, ибо помогает выражению мысли выпуклостию картины и образа, тогда как без художественности, проводя   лишь   мысль, производим лишь скуку,.. а иногда и недоверчивость к мыслям, неправильно выраженным» (24, 77).

Итак, «Записки из Мертвого дома» – произведение, созданное на основе синкретизма реальных фактов из биографии писателя и его художественного, творческого метода передачи действительности. «Это прежде всего художественное произведение, в котором писатель не только воспроизводил реальные события и образы конкретных людей, - пишет Н.И. Якушин, - но и, опираясь на действительные факты, используя свои наблюдения над определенными лицами, создавал обобщенные характеры, домысливал и развивал отдельные эпизоды и ситуации. В тоже время Достоевский стремился к тому, чтобы читатель воспринимал его книгу как достоверное свидетельство о действительных, а не вымышленных событиях и людях».1[90] Доказательством слов Якушина служит и тот факт, что в процессе работы над «Записками» Федор Михайлович пользовался «Сибирской тетрадью». Так названы потаенные записи, которые писатель вел в годы заключения. Их немногим менее пяти сотен. На основе «Сибирской тетради» создано множество сцен, выведенных в «Записках из Мертвого дома».

Таким образом, пояснив, что книга Достоевского компилирует реальное и типизированное, мы можем обратиться к непростому вопросу о жанре «Записок». Среди основных проблемных вопросов, возникающих у исследователей в данной сфере, можно назвать следующие: степень автобиографичности «Записок», их документальность, идентичность/ разделение автора и рассказчика, относительную самостоятельность компонентов формы, временные рамки и пр.  Прежде, чем приступать к рассмотрению различных точек зрения исследователей творчества Достоевского на проблему определения жанра, хотелось бы опровергнуть достаточно расхожее мнение о структурной хаотичности «Записок из Мертвого дома».

То, что на первый взгляд может показаться хаосом, лишь след отображения жизни такой, какая она есть. В этом и состоит неповторимость произведения. Приведу цитату из «Размышлений о системном анализе литературы» М.Б. Храпченко, подтверждающую эту точку зрения: «Непрерывность течения жизни вступает в противоборство с совершенной законченностью самого произведения. Тяготение к его внутренней гармонии сталкивается с отражением противоречий действительности, ее сложного многообразия. И чем шире, острее писатель раскрывает эти противоречия, тем более становится недостижимой, необязательной идеальная целостность, полная гармония структурных соотношений произведения. Воплощение разнообразия, противоречий действительности делает само единство, целостность художественных созданий динамичными, далекими от застывших канонов, неизменных «вечных» норм».[91]

Теперь, как и в предыдущей главе, посвященной творчеству Виктора Гюго, хочу предложить варианты жанровых определений «Записок» и рассмотреть отдельно каждый из них.

Н.И. Якушин в работе «Ф.М. Достоевский в жизни и творчестве» говорит о проблеме жанра «Записок» следующее: «Записки из Мертвого дома» нельзя рассматривать как просто воспоминания или дневниковые записи. Это книга очерков, каждый из которых логически завершен и воспринимается как нечто целое и законченное. Единство глав-очерков определяет постепенное познание и осмысление автором всех сторон жизни каторги и ее обитателей».[92]

С тем, что «Записки» не просто воспоминания или дневники мы уже согласились выше. А как очерк (или книгу, состоящую из глав-очерков) «Записки из Мертвого дома» характеризует не один Якушин.

Т.С. Карлова: «В описании Мертвого дома» автор до щепетильности реалистичен в жанре (записки, очерки – почти документальная проза)».[93]

Андрей Битов: «Проза, с полным основанием причисляемая к очерку, документалистике и публицистике…»[94]

Варлам Шаламов: «Мои рассказы – своеобразные очерки, но не очерки типа «Записок из Мертвого дома», а с более авторским лицом…»[95]

В.Н. Захаров, в отличие от вышеназванных авторов, опровергает данную точку зрения: «Это не «документальные» очерки и не очерковый цикл. Очерк предполагал фактическую достоверность. Не то у Достоевского. Многочисленны случаи отступления писателем от фактической во имя художественной достоверности».[96]

Однако нельзя и утверждать, что некоторые главы, относящиеся не к самому Горянчикову - Достоевскому, а к окружающим его каторжанам, например «Новые знакомства. Петров», «Акулькин муж» (глава, самим Достоевским названная «рассказом») и др. не могут быть отнесены к жанру очерка. В то же время, если говорить о «записках» как о термине (то есть как о жанре, связанном с размышлениями о прожитом и подразумевающем выражение личного отношения автора или рассказчика к описываемому[97]), то «Записки из Мертвого дома» в это понятие включаются органически, (за исключением вышеназванных вставных глав-рассказов, глав-очерков).

Вообще следует отметить, что в большинстве исследований превалируют характеристики с отрицательной постановкой вопроса: «Записки» Достоевского - ни то, ни другое, ни третье.

В.Я. Лакшин: «Записки из Мертвого дома» – это не очерки, не мемуары, не роман в строгом смысле слова».[98]

«Записки из Мертвого дома» не есть роман – в них нет «романического» содержания, мало вымысла, нет события, которое объединило бы героев, ослаблено значение фабулы (каторга – состояние, бытие, а не событие). Их нельзя назвать мемуарами, Достоевский придал своим воспоминаниям о каторге не автобиографический…смысл. И самое существенное: он ввел вымышленного повествователя, образ которого исключает внехудожественное прочтение произведения. Автобиографическая и фактическая достоверность не входила в замысел Достоевского».[99] В.Н. Захаров называет «Записки из Мертвого дома» «оригинальным жанром».[100]

Так с чем же мы сталкиваемся в данном случае? Ведь известно то, что сам Федор Михайлович всегда точно знал, что он собирается написать, для него жанровых метаний не существовало. В этом аспекте актуально звучат слова Туниманова: «Интересно…предупреждение Достоевского – о «бессвязности» повествования: оно давало большую свободу писателю, не желавшему связывать себя какими-либо жанровыми канонами, последовательным развитием сюжета».[101] Иными словами, Туниманов говорит о том, что писатель заранее предупредил читателей: что они встретят на страницах его книги, а затем дал волю своему творческому гению.

То же самое отмечал еще и Л.Н. Толстой, который отнес «Записки из Мертвого дома» к произведениям, содержание которых «хотел и мог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось».[102]

Хочется уточнить вот какую деталь: у Достоевского часты сближения жанровых и нежанровых значений слов. В.Н. Захаров считает, что «нежанровые значения жанровых дефиниций у Достоевского…имеют гораздо большее значение, чем это может показаться на первый взгляд».[103]

Цитирую самого Федора Михайловича. Вот как во введении к «Запискам из Мертвого дома» он описывает якобы найденные им бумаги Горянчикова: «Одна тетрадка, довольно объемная… Это было описание, (здесь и далее – курсив мой – Мусаева О.) хотя и бессвязное, десятилетней каторжной жизни, вынесенной Александром Петровичем. Местами это описание прерывалось какою-то другою повестью Каторжные записки, - «Сцены из Мертвого дома», как называет он их сам где-то в своей рукописи… Некоторые особенные заметки о погибшем народе…»[104] И все это в пределах одного абзаца! Трудно не задаться вопросом: а что же понимает под жанром сам писатель?

Ответ в «Дневнике писателя» за 1871 год. «Что такое в сущности жанр? – задумывается Достоевский. И отвечает, - Жанр есть искусство изображения современной, текущей действительности, которую перечувствовал художник сам лично и видел собственными глазами» (21, 76). Как считает В.Н. Захаров, «жанр был для Достоевского не абстрактным, а конкретным понятием: романом, повестью, поэмой, рассказом».[105]

Следовательно, «записки» для Достоевского и есть жанр, жанровое определение его произведения? Или это, опять же следуя за писателем, - жанр и сборник жанров одновременно?

Дело в том, что «записки» как жанр начинают бытовать не только в творчестве Достоевского, но в русской литературе девятнадцатого века в целом. («Записки сумасшедшего» (1835) Гоголя, «Записки охотника» (1852) Тургенева, «Записки институтки» (1902) Л. Чарской и др.) Но именно для Достоевского «записки» были жанром органически близким, родственным, поскольку давали широкий спектр возможностей для раскрытия внутреннего мира человека. За «Записками из Мертвого дома» последовали «Записки из подполья» (1864), в форме записок написан и роман Ф.М. Достоевского «Подросток» (1875). Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что  рассматриваемое в данной дипломной работе произведение по жанру можно обозначить как «записки с органически включенными в них главами-рассказами, главами-очерками».

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8